Дворец пустоты [повесть и рассказы] - Поль Виллемс

VI

Минуло семь лет.

Как-то сухой и светлой октябрьской ночью Герк вернулся в Аквелон. Он был поражен. Город выглядел пустым, но в нем чувствовалось чье-то незримое присутствие, словно неведомая заботливая рука направляла процесс распада. Уцелевшие портики, аркады, фасады, мосты только подчеркивали контуры исчезнувших зданий. Кому незнакома радость мысленно восстанавливать своды рухнувшей церкви, опираясь только на остов колонны или фрагмент арочного свода?

Герк шагал по городу изумленный, восхищенный, потрясенный. Улицы были пустынны. Двери домов распахивались и захлопывались сами собой, впуская и выпуская солнечный свет. Больше всего изменились запахи. Из окон портовых ресторанчиков не тянуло больше жареной рыбой, и не видно было торговок морскими улитками с тележками, пропахшими перцем и сельдереем. Повсюду царил только один запах — спящей воды и травы, пробивавшейся на улицах сквозь деревянные плиты. Совершенно случайно — или, может, его влекли воспоминания — Герк оказался возле ресторанчика, что недалеко от Пляжа Медуз. Он вошел. Под навесом стояли плетеные стулья, некоторые из них лежали, опрокинутые ветром. Герк нашел столик, за которым сидел тогда с Альтеной. Сел и стал вспоминать. Он закрыл глаза. Подул ветер, и, как тогда, сухие листья зашуршали по террасе.

Герк сидел неподвижно, стараясь ни о чем не думать, не давая подступить слезам.

Внезапно он вспомнил, зачем вернулся. Прошло ровно семь лет с тех пор, как он покинул Аквелон. Его ждут в императорском дворце.

Герк шагнул вперед меж высоких буковых колонн, которые стерегли вход в тронный зал. Пол покрылся влажным мхом и кое-где провалился. Потемневшим золотом тускло поблескивали кресла, в них свили гнезда дикие утки. Мебель покосилась, некоторые предметы опирались друг на друга. В зале хозяйничал ветер. Император не узнал Герка в крепком мужчине с тяжелыми мускулистыми руками и коротко стриженными, по римской моде, волосами. Герк стал другим. Только взгляд остался прежним — в нем Император нашел ту чарующую слабину, которая отличала мужчин Аквелона: простодушие.

— Добро пожаловать, Герк, — сказал правитель. — Я вижу, ты удивлен, что мой дворец весь порос мхом. Я ведь теперь живу в шалаше на дюнах. Но я прихожу сюда каждый день, и ко мне с визитом непременно являются утки, цапли, кулики и дикие гуси, сопровождаемые порывами ветра. Между диванами расцвели прекрасные ирисы. Вон, видишь? А там, где прогнил паркет, ко мне заходит в гости само Глубокое Озеро. Это же прелесть что такое! Голубые карпы меня уже знают и подплывают совсем близко. Я люблю смотреть, как они поднимаются на поверхность. Люблю слушать, как пускают пузыри — так они меня приветствуют. А теперь помолчим и дадим воцариться в нас тишине. Она подготовит меня к тому, что ты, после ста лет отсутствия, собираешься поведать.

Император замолчал и, не переставая улыбаться, молчал два часа, а может, больше. К тишине сначала присоединились сумерки, затем стало свежо, затем повеяло чем-то неуловимым, что предвещало дождь, и наконец вдали подал голос маленький колокольчик, чуть задетый волной. Не нарушая тишины, вошли ночные стражи с совами на плечах. Они выстроились за спиной Императора и стали ждать. И вода стала ждать. И карпы. И ветер. Герк начал терять терпение. Он привык к ритму города Рима, где приказ мгновенно превращается в действие. Но нарушить молчание он не решался. И вот, вместо того чтобы почувствовать себя счастливым и взволнованным, он закрылся для всего, что его окружало. Ему вспомнились римские дворцы с их колоннами и позолотой, сияющие мрамором лестницы, пышность и торжественность приемов. А аквелонский императорский дворец — какая-то жалкая лачуга, того гляди развалится. И он сказал:

— В Риме камни, из которых сложены стены, так тесно пригнаны друг к другу, что становятся монолитной скалой. Арки акведуков возносят высоко в небо желоба, по которым течет вода, — и так будет вечно. Мертвые у них покоятся в мраморных дворцах. Чтобы память о них жила вечно, их изречения и лица высекают в камне. Римляне поклоняются несуществующим богам, и все их деяния увековечивают в мраморе.

Снова наступила долгая тишина. Потом Герк добавил:

— Здесь все проходит.

— А ты видел, Герк, как дивно блекнут и тают изображения ирисов на стенах наших жилищ, когда их поливает дождь? — спросил Император.

Герк вдруг забеспокоился:

— Сегодня вечером я собираюсь проведать Альтену.

— Я знаю, она ждет тебя, — ответил Император. — Но ты только посмотри, ветер принес мне высохший листок!

Верные окружали хижину Альтены, точно несли караул. К первым девяти прибавилось еще около пятидесяти новеньких с горящими ненавистью глазами. Они не были похожи на нежных ночных дев, созданных, чтобы любоваться ими и любить. Герк отстранил их и вошел в хижину. Ослепленный сиянием свечей, он остановился на пороге. На него пахнуло влажным жаром, к которому примешивался тошнотворный сладковатый запах. В дрожащем мареве огней смутно прорисовывались очертания. Могила Лиу была открыта и пуста, земля разбросана по краям. Внутри ямы, сохранявшей очертания извлеченного из нее тела, стояла зеленовато-черная жижа. На ложе из папоротниковых листьев лежала обнаженная Альтена. Она почти не изменилась за эти семь лет. Возможно, прежде ее красота была более хрупкой: скорее обещание красоты, трогательное, нежное и волнующее. Теперь это была красота свершившаяся, откровенная, вызывающая и опасная. Красота бескровной статуи. Бледная красота существа, живущего мертвым прошлым. Альтена часто дышала, ее сомкнутые веки трепетали: она знала, что Герк на нее смотрит. Губы быстро двигались, точно она спешила что-то кому-то рассказать. Безмолвный монолог, который никогда не прозвучит и никогда никем не будет услышан. Нет, это не запах действовал так тягостно. Тишина.

Тело Лиу, вытащенное из могилы, лежало рядом с Альтеной.

Между костями с обрывками кожи тянулись жгуты вязкой тины, голова с ввалившимися пустыми глазницами была повернута к Альтене и смотрела на нее черными дырами.

Сколько времени стоял Герк, не в силах шелохнуться? Несколько мгновений? Сотню лет? Наконец он повернулся и вышел. Наступила ночь. Не оборачиваясь, Герк зашагал в сторону города. Издали доносились протяжные крики ночных стражей:

В РимеСтруящийся потокПоднят высоко над землейОн опирается на каменные сводыНа прочные каменные сводыВысоко над землейВ Риме

Герк вошел в дом, который покинул семь лет назад. Двери и ставни были плотно закрыты, веранда, смотревшая на канал, и маленький причал не пострадали от времени. Никто в дом не заходил, никто ни к чему не прикасался. Даже коллекция раковин вместе с маленькой синей ракушкой лежали там, где Герк их оставил.

Все было на своих местах, но все безмолвствовало.

Герк бросился на свою кровать и забылся тяжелым сном. Ему хотелось не просыпаться.

В ту ночь Герку привиделся первый кошмар. Крики его были пугающими. В промежутках воцарялась леденящая душу тишина, еще более страшная, чем сами крики. Сердце замирало и не решалось биться в ожидании следующего вопля.

Едва ли мы можем представить себе, что ему снилось. Мы приручили молнию, замаскировали и приукрасили смерть, но мы напрочь забыли о ночных кошмарах, с которыми каждый остается один на один.

Прежде день и ночь в Аквелоне жили дружно. Но когда Герк принялся кричать, каждую ночь, всю ночь напролет, тьма стала набрасываться на город, как дикий зверь.

Едва начинало смеркаться, в палаточном лагере воцарялась тишина. Никто не смел войти в царство грез через врата сновидений, все сидели, боясь сомкнуть напряженные веки, и ждали. Ожидание длилось долго, ночь казалась необитаемой, как вдруг издалека доносился первый вопль ночного кошмара. Казалось, кому-то вгрызаются в горло. Подходило время второй стражи, но ночные дозорные молчали. Только Водяные Куранты чуть слышно перебирали колокола. Эта музыка, когда-то столь всеми любимая, теперь звучала зловеще.

Утром Герк не помнил сновидений. Он был единственным, кто не слышал криков. С удивлением он обнаруживал, что постель его перевернута и влажные от пота простыни разодраны в клочья, точно на кровати происходила борьба. Герк чувствовал себя смертельно уставшим, разбитым, на душу словно тяжелый камень давил. Тогда он выходил из дома и отправлялся бродить по городу. Но все, что он видел, причиняло боль. Развалины бередили в нем старые, начинавшие кровоточить раны. На пустырях валялись обломки каркасов и грязные лохмотья — все, что осталось от световых заслонов, которые он так когда-то любил за радовавшие глаз пейзажи. Пустой желудок сводило от подступавшей тошноты.